Вместо эпиграфа
Бессонница — плаха старости.
Клади голову на подушку
И на рубль или на полушку
Проси у Морфея сна.
Он торгуется!
Тишина.
Не луна — половинка месяца
Вдруг секирой в окошке кажется:
Грех ли вспомнится — не отмажешься,
Страх ли, полночи хмурый друг,
Сердца частый озвучит стук.
«Ты живёшь богато:
Полон дом зверья!..»
Чепуха, ребята,
Полунищий я.
Печка — не пекарня,
И простые вещи:
У меня не псарня,
Я вам не помещик!
Запустил ли автор
Пусть и не бездарный,
Двор — печальный фактор:
Век безгонорарный.
Трубочку-жалейку
Мне б иметь не вредно:
Хлев ни за копейку
Сдал я псам в аренду.
И уж, коль бесплатна,
Значит, и бессрочна:
Не вернут обратно
Площадь — это точно!..
Выйду — не укусят.
Попрошайки — в меру.
Видят, что невкусен
Хлеб пенсионера.
В огороде, вроде,
Я могу, работник,
Только не помещик,
Только не охотник.
г. Шарья
Александр Кердан
Подорожник
Летят облака, будто конники,
Над Клязьмой — светлы и легки.
Маячат вдали колоколенки —
Для русской души маяки.
Стою у тебя на околице,
Святая и древняя Русь.
Вот-вот за небесною конницей
Вдогонку и я соберусь.
Туда, где по рангу построены,
Ряды подравняли свои
Монахи, поэты и воины —
Поборники отчей земли.
Прощаясь с отчизною милою,
Стою, озираясь окрест,
И, тайной наполненный силою,
Целую серебряный крест.
Чтоб так же в рассвтеном свечении
Мерцали церквей купола,
Чтоб Клязьма струила течение
И русской рекою была.
Молюсь, уповаю смиренно я,
Чтоб вовремя час мой настал,
И князь мой святой без сомнения
В дружину меня поверстал.
Чтоб мог я, как равный меж равными,
Пополнив небесную рать,
Лететь над землёй этой славною,
Незримо её охранять.
Лодкой без вёсел родная деревня
В дымке тумана плывёт в никуда.
Стаей вороньей чернеют деревья —
Чуть в стороне от гнилого пруда.
Целою улицей брошены избы,
Окна крест-накрест забиты у них.
Ветер разносит окрест укоризны —
Долгие скрипы калиток больных.
В бывшей церквушке ютится харчевня,
Чтобы случайных гостей принимать.
Ближе и ближе к погосту деревня —
Всеми детьми позабытая мать.
Когда бы шёл с востока русский меч,
Являясь порождением ислама,
Могли бы Волгу Камою наречь,
Поскольку полноводней, шире Кама.
Но русский меч был породнён с крестом
И шёл встречь солнцу аж до океана.
И Волгу — Волгой мы с тех пор зовём,
И первой стать уже не может Кама.
Но в том и сила русского меча,
Что как бы вера с верой ни сплеталась,
Да только Кама, камушки меча,
Всё пережить смогла, собой осталась.
Не поддаваясь пришлому уму,
Амбициям своим не потакая,
Она впадает в Волгу, потому
Что сильная и добрая такая.
И ей не страшно всю себя отдать
Другой реке, навеки слившись с нею.
Она душе доверчивой под стать,
Что, лишь смирившись, выстоять сумеет.
Ты соберёшься на вокзал
С тем ощущеньем бестолковым,
Что всё ж единственное слово
Единственной ты не сказал.
Что изречённое есть ложь,
Поскольку искажает правду,
Когда её не будет рядом,
И ты свободу обретёшь
От всех невысказанных фраз,
От всех, в тебе живущих истин,
Прозрений, заблуждений, мистик,
Что слепо связывали вас.
И одиночество, как крест
Нательный на груди лелея,
Вдруг, как мальчишка, пожалеешь
О том, что есть.
г. Екатеринбург
Иван Денисенко
И замолкают вдруг колокола
Безумно и яростно ветер свистал,
И молнии прятались в тучах стальных.
Присяду на камень — нет, я не устал,
А просто решил подождать остальных.
Я просто забыл выражение лиц
Идущих за мною, подобно орде,
Идущих со мною под своды зарниц
К неведомой цели, к далёкой звезде.
Я просто забыл вдохновение глаз,
Ладоней тепло и звучанье имён —
И бросил котомку, и сел — в первый раз
С начала пути, с сотворенья времён.
Сто раз перелески меняли свой цвет,
Сто раз облетали соцветья с куста.
Я ждал. Так растаяли тысячи лет —
Дорога была неизменно пуста.
Давно уж мои растворились следы
В дорожной пыли нескончаемых дней,
И свет путеводной далёкой звезды
С течением лет становился бледней.
Когда же пришли в этот край наконец
Остатки могучей, отважной орды, —
Их встретил бесчувственный, каменный жрец
В неделе пути от угасшей звезды.
Будь непокорен средь покорных,
среди ораторов — молчи.
Крепи свой дух, покуда в горнах
куются острые мечи.
И умудрись не ошибиться,
Судьбы невольный паладин,
не оступиться и не сбиться
с того пути, где ты один.
А коль допустишь в жизни промах,
на плечи ляжет мощью всей
непонимание знакомых
и отчуждение друзей.
Пройдёшь спокойно между ними,
как царь средь оробевших свит, —
и ветер дружески обнимет,
и луч звезды благословит.
Великий город! Бьётся мерно
В гранит упругая волна.
Я вырос до твоих размеров;
Мы одномерки, старина!
Пред серой глыбой неживою
Затеплил я свою свечу;
За эту избранность с лихвою
Я одиночеством плачу.
Ты одного отвадил друга,
Другого сбил с его пути,
А третьему, что прибыл с юга,
Не дал и вовсе подойти.
Зато теперь ярмом на вые
Висят, подарены тобой,
И эти улочки кривые,
И эти тени неживые,
И коммуналок домовые,
И всадник с ищущей рукой…
Но у меня претензий нету,
Не злись, обиженно сопя:
Подозреваю, что по свету
Бегу я только от себя.
А коли так — расти продолжу,
Врастать и в камень, и в волну;
Пробью собой событий толщу
И этой жизни глубину.
Когда ж от силы занеймётся,
Вздохну светло и глубоко.
Гранитный берег всколыхнётся,
И ветер в небе задохнётся,
И загустеет, и свернётся
Июльской ночи молоко.
Будучи полностью выжат,
будучи брошен в печь, —
ты должен не просто выжить,
ты должен себя сберечь,
чтоб, к райским придя воротам
и гордости не тая,
ответить на грозное «Кто там?»:
— Господи, это я!
Не слушай страх, не слушай плоть,
Не запирай калитку,
Когда придёт к тебе Господь, —
Услышь Его молитву.
Не бойся свежести, мой друг,
Не бойся увяданья;
Когда-нибудь замкнётся Круг —
Храни его преданья!
Цени старинное вино
И вечные заветы,
И этот мир, и мир иной,
Иной звездой согретый.
Цени и жди. Нам выпал век,
Похожий на комету.
Не забывай: ты — человек.
И выше истин нету.
Кто слушал в страхе свою плоть, —
Вступить не сможет в битву.
Когда придёт к тебе Господь, —
Услышь Его молитву.
Проблем накопилось до чёрта,
а голос из трубки — как плеть:
«Задолженность Вашего счёта
составила двадцать пять лет».
Ну вот, удивляюсь, и дожил
до взрослого мира, когда
кому-то отчаянно должен
уже не рубли, а года.
Себя отдавал интересам,
сравненьям коранов и тор…
Но, страшен глазами и весом,
из леса идёт кредитор.
Расклеилась шляпа из фетра.
Укрывшись средь мокрых ветвей,
выпрашиваю у ветра
лоскутья планиды своей.
Потоки слов в пространстве гулком,
Мерцающий закатный свет.
Идут на взлёт по переулкам
Обрывки утренних газет.
Они летят усталой тенью
В бескрайний космос забытья,
И среди них летит к забвенью,
Быть может, и моя статья.
И город, тающий во мраке,
Сквозь чёлку августовских крон
Глазами брошенной собаки
Глядит на звёздный небосклон.
Над Невою — мачты кораблей
и закат — пленителен и розов…
Пляшет грифель липовых аллей
по страницам питерских морозов.
В полчаса сгустилась темнота,
и Луна нахохлилась по-птичьи.
Петербург, ты апокалиптичен,
город-призрак, город-маета!
Околдует ветер, как Петра,
и не сразу скажет о расплате —
прежде строчки выдавит в тетради
остриём гусиного пера.
Станет прочь отталкивать друзей
да швырять в окошко птичьи крики.
Лишь тетради (будущие книги)
да клетушка (будущий музей)…
Не смотри, приятель, на Луну —
не поймёшь, орёл там или решка.
Ночь темна. Верней, черна — как речка,
и у этой ночи ты в плену.
Спивались, вешались богемы,
Элиты чахли род от рода,
Но прошибали время гены
Неистребимого народа.
Подъемля Родину из праха
К вершинам веры, духа, воли,
Плечом к плечу вставали пахарь,
Кузнец, рыбак, охотник, воин.
По тёмным чащам, по трясине
Шагая долгими веками,
Они баюкали Россию
Своими грубыми руками.
Под волчий вой, под шорох веток,
Вдали от Терема и спеси
Они прислушивались к ветру
И у костра слагали песни…
Темны дороги, а песни долги,
Неясны знаки, опасны речи.
На Сером Волке, могучем Волке
Куда ты мчишься, Иван-Царевич?
Наветы, сплетни да кривотолки
Страшней Кощея да Чуды-Юды.
Иван-Царевич на Сером Волке,
Не жди пощады, не жажди чуда.
Бессилен меч, и стрела не к месту,
Пробьёшься словом, когда не сдрейфишь.
Исполни волю — добудь невесту.
Доверься Волку, Иван-Царевич!
стр.88
